KIR (продолжение "Мещёрского континента. Начало в №3,4,7, полная версия - тут)
|
ЛЮК #8 |
|
|
KIR (продолжение "Мещёрского континента. Начало в №3,4,7, полная версия - тут)
|
|
|
|
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч - штамповальщик прессовальной машины С а ш а - штамповальщик прессовальной машины В е р а И в а н о в н а - гладильщица Ю л я - гладильщица О л я - гладильщица Н а т а ш а - гладильщица Л е н а - гладильщица М а с т е р Л ю д а - бывший мастер Т а н я - помощница мастера А р х и п о в а - помощница мастера Е л е н а И в а н о в н а - зам. директора Д о с т о е в с к и й |
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
А К Т П Е Р В Ы Й
В гладильном цехе
В е р а И в а н о в н а
Нетрудно раннее утро
Спутать с мертвенным вечером,
Тяжелая поступь которого
Пугает ангелов радости.
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Оставьте уныние ваше И верьте в капризное солнце! Посмотрите, даже усталый Саша, Овеянный утром, смеется. Вы хотите радости Вера Иванна? Уйдем же От нашей усталости В полей золотистое ложе! |
В е р а И в а н о в н а
|
Поверь, флегматично небо, Если ты не захвачен игрой. Толя! Предложи мне хлеба, Мягкого хлеба с икрой. |
М а с т е р
|
Оставьте празднословие ваше. Пора, дорогие, работать. Просыпайся же, томный Саша! |
В е р а И в а н о в н а
|
Моя врожденная кротость Любит тяжелый труд. Оставьте свою игру. |
А К Т В Т О Р О Й
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
(Вере Ивановне)
|
Пленительны Ваши глаза, Властные, они отражают свет. Наверное, будет гроза. Искупаюсь я в мягкой траве. Освеженный, осмелюсь признаться В моей к Вам любви. Вы еще не видели моего танца, В танце я особенно мил. Я начну танцевать – И слетит Ваша холодность, А хотите стихи Вам начну читать Про свою гениальную молодость? |
В е р а И в а н о в н а
|
А у тебя есть талант… Ах, если б я была молодой… Но я сегодня педант, И дороже мне мой покой Твоей испепеляющей страсти. Оставь при себе свое счастье. |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Что ж… ухожу, посрамленный, Не смог я твой огнь разжечь. И хочет мой мозг утомленный На томный диван прилечь. |
А К Т Т Р Е Т И Й
В гладильном цехе. Работы нет. Все скучают. Входит Е л е н а И в а н о в н а – все оживляются.
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
(Елене Ивановне)
|
Как лебеди Ваши руки По воздуху тихо плывут, Я не ведаю более скуки И не верю в седую мглу. Вы обвенчались с грацией, И Вселенная даже не знает: То ли от радости Вашей смеяться ей, То ли от света Вашего таять? |
В е р а И в а н о в н а
(Елене Ивановне)
|
Не слушайте его речи, На его совести загубленных женщин сколько! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
(Вере Ивановне)
|
Зачем же твой взор такие молнии мечет? |
В е р а И в а н о в н а
|
Я не буду молчать! Я комсомолка! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
(Вере Ивановне)
|
Не смейте меня ревновать, Ведь Вы же мне отказали. |
М а с т е р
|
Только не надо спать В тумане своей печали! |
В е р а И в а н о в н а
|
Спасена моя добродетель, Не вверглась я в лоно разврата, И сам господь Бог – свидетель, Я этому очень рада, Хотя мне ведь так хотелось Остаться с тобой, Искуситель! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Так в чем же, любезная, дело? |
В е р а И в а н о в н а
(не слушая)
|
Я спасена! О, спаситель! (падает на колени, рыдает) |
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
А К Т П Е Р В Ы Й
XVIII век. Монастырская келья
М о н а х и н я Ю л я
|
Устала я от смиренья, Устала я от молитвы. В груди моей снова томленье И хочется, дерзкой, битвы. Ангелы кроткие прячут Лица, умывшись росой – И вот – один из них плачет – Моей он напуган грозой. Давно уже не хочу я Жить в нашей келье постылой – И ветер утренний чует, Что сердце мое не остыло. Меня манят просторы полей – Не ласки Бога безликого, Дьявол! На нас излей Страсть урагана великого! |
Старшая монахиня В е р а И в а н о в н а
|
Богохульствовать ты не смей! И впустую терзаться. Демонической страсти не пей, - Мы должны все Бога бояться! |
Монахиня Л е н а
|
Мне все равно, дьявол иль Бог, Надоело мне рано вставать. Ах, если б кто-нибудь смог Дать мне побольше поспать. Хочется в отпуск мне, Устала я от молитв. Я душу продам сатане, Если избавит от них. |
М о н а х и н я О л ь г а
|
Вот так всю жизнь нам придется Не спать, соблюдать посты, Когда же в нас демон проснется, Золотые явив черты? |
Старшая монахиня В е р а И в а н о в н а
|
Ну, что вы, сестры мои, Не надо так огорчаться – Мы в лодке Христовой любви Сможем в блаженство умчаться. |
М о н а х и н я Н а т а ш а
|
А мне здесь, в принципе, нравится – Регулярно и вкусно кормят. И рядом так мило купаются Ангелов светлые сонмы. |
М о н а х и н я Ю л я
(в исступлении)
|
Явись же, призрак желанный, Страсти на нас обрушь. Мы сыты святым обманом И кротостью мелких душ! |
Небеса отверзаются, дьявол опускается в келью. Монахини в смятении. Когда демон приблизился, оказалось, что это – А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч. Старшая монахиня В е р а И в а н о в н а падает в обморок.
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Я демон – изгнанник, И в плеске листвы Ваше стенанье Забудете вы, Скорее летим В танцующий ветер! |
Демон А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч превращает монахинь в сирен и переносит их в наше время.
А К Т В Т О Р О Й
Конец XX века. Гладильный цех
А р х и п о в а
|
Ты в вечной гармонии, Я в поисках совершенства, Твои золотые симфонии Утратили былое блаженство. О, Богоматерь! Не принимаю я этот мир, Я с Богом в разладе – Но ты меня все же пойми! |
Становится вдруг светло, появляется Богоматерь, и мы узнаем в ней Е л е н у И в а н о в н у.
Е л е н а И в а н о в н а
|
Я знаю, кто тебя мучает – Анатолий Григорьевич – демон, Его накажу я при случае… Кстати, где он? |
Сирены выносят трон, на котором восседает А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч, Его Величество Дьявол.
С и р е н ы
(поют)
Нету гармонии,
Есть только страсть
В танце агонии
Познай его Власть!
Он – чрево вулкана,
В глазах его – огнь,
И в вязи тумана
Всегда светит он!
А р х и п о в а готова отдаться демону – но Е л е н а И в а н о в н а переносит ее в монастырскую келью, в XVIII век.
А К Т Т Р Е Т И Й
(в келье)
А р х и п о в а
|
Здесь так прекрасно. Здесь светит лик Священно-ясный Его земли Нас примет Рай! Нас примет Бог! Ура! Ура! |
И вдруг откуда-то слышится пронзительный крик демона:
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
И все-таки я с тобой! |
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
А К Т П Е Р В Ы Й
(в цехе)
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
Добродетель, мораль и долг.
Эти слова раздражают мой слух.
Наше тело – немеющий морг,
В котором томится дух.
Нас обступили стены,
Чего ждать еще нам?
Женщины, будьте мужьям неверны!
Мужчины, изменяйте женам!
И вернется былая легкость,
И дух наш опять затанцует.
Моя врожденная зоркость
Свободу великую чует.
Будем же все – смеяться,
Духу тяжести вызов бросим!
Отчаянье наше убраться
Из цеха культурно попросим.
В е р а И в а н о в н а
|
Саша, не слушай его, Твою не щадит он невинность, В глубинах сна моего – Мне юность его явилась. |
Ю л я
|
Я в школе дерзила учителю, В своей дерзости я была стойкой. Если б меня вы видели! Я горжусь, что мне ставили – двойки! |
В е р а И в а н о в н а
|
Боже, куда я попала, Не выдержит разум мой, Я в цехе совсем потеряла Свой милый, уютный покой. В ком же спасение наше? Не убежать от растленья. Не слушай их, скромный Саша, Не в них твое, милый, спасенье! |
С а ш а
Вчера мне приснился сон, который сном, быть может, и не был. Волнуемый каким-то предчувствиями, я зачарованно смотрел в угрюмо молчавшее небо, потом перевел взгляд на поляну, удивившись плеску деревьев. В середине поляны я увидел Анатолия Григорьевича – это он сообщил поляне веселость, потом властным взвивом руки он – разъял небеса.
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
То, что ты видел, не было сном, просто после работы затекли руки, и я решил размяться. Немного пожонглировал звездами.
В е р а И в а н о в н а
|
Жонглировал звездами? Вот хулиган! Я знала, что он такой! Ну, разве неясно вам? |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
А я еще могу быть рекой! |
Слышится журчание. В е р у И в а н о в н у скрывает туман. Туман рассеивается, и все видят двадцатилетнюю девушку. Проходит день.
А К Т В Т О Р О Й
(в цехе)
В е р а И в а н о в н а
|
Ликует солнце, Танцует день. Мой мозг смеется, Работать – лень. О, лист березы, Влюбленный в синь, Свои, ты, грезы В цеху раскинь! |
Работницы заинтригованы омоложением В е р ы И в а н о в н ы и хотят, чтобы их желания тоже исполнились: у станка А н а т о л и я Г р и г о р ь е в и ч а выстраивается очередь. Первой оказывается Л ю д а.
Л ю д а
|
Пустые сомненья – Мне это ново. Летит мгновенье – Безмолвно Слово, Что образ может Мечты поймать, И Слово ложью Не должно стать! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Хаоса чую Великий шаг. |
В с е
|
Хочу! Хочу я! |
Л ю д а
|
Молчит душа… |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч становится облаком, взлетает вверх и тает в мнимо бесстрастном небе…
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
(в цехе)
В е р а И в а н о в н а
|
Хочется завтра проснуться И не знать, что работаю здесь, Хочется мне окунуться В искушающий свежестью лес. Так нет. Созерцай утюг. И юбок черных смятенье. Удручающий сердца стук Множит в цеху томленье Желаний навязчивых вязь Утомляет мой мозг. Толя, увижу ли Вас В светах игривых звезд? Да, Толя, говорю Вам, - Вы Поразили величием. Вас в ореоле листвы Баюкают песенки птичие. Вы растаяли в небе сверкающем, Как не хватает мне Вас. Вы – ангел, жеманно смывающий Со всяких понятий грязь. Небо, о, небо манящее, Тебя не могу я обнять. О, небо, свободу дарящее, Долго ли мне стенать? |
Ю л я
|
Мы все ведь печалимся. Облако Танцующе пенится, нам Его не хватает облика. Смотрите, взошла луна, Она ведь тоже тоскует О Толе, небесном принце, А небо луну целует, Не спится небу, не спится! |
О л я
|
Вере Ивановне-то что волноваться – Ее он исполнил желанье. С нами ж не стал он считаться – Растаял в тумане! |
В е р а И в а н о в н а
|
Не нам судить высших! Если ты слышишь, Толя, Толя, если ты слышишь, Лгать более не в моей воле. Жить я не могу, Не окруженною твоим вниманьем, Больше я никогда не солгу – Развей же мое стенанье! |
Н а т а ш а
|
А помните, как в монахинь он мило Нас обрядил? В нём ведь – большая сила. |
В е р а И в а н о в н а
|
В нём много сил! |
Л е н а
|
Ну вот, зарядили! Хватит стонать! Толя – мистификатор проклятый! Уши устали, не мудрено устать, Отведайте, уши – ваты. |
Затыкает уши ватой, чтоб никого не слышать.
Л ю д а
|
Я с вами прощаюсь, милые, Я в цех другой убегаю. Небо собирается с силою, Солнце в себе купая. Не волнуйтесь, подруги, явится Анатолий Григорьевич нам. Недаром лукаво скалится Любовница его – луна! |
А К Т В Т О Р ОЙ
(в цехе)
Все скучают, как вдруг, лучом стучась в окно, падают А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч и Ф. М. Д о с т о е в с к и й.
Д о с т о е в с к и й
|
Анатолий Григорьевич, спасибо, Помогли мне покинуть острог. Вы – демон злорадный, либо... Либо – великий Бог! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Я ни то ни другое. Учитель Говорил мне, что я – хулиган. Федор Михалыч, простите, Если плохо ответил я Вам.. |
Л ю д а
(Достоевскому)
|
Скажите, Великий, зачем Люди несчастливы в счастье? Рассудок мой бедный нем – И в страсть не умею упасть я. Кто же мне даст ответы? Вы! Вы! Только Вы! Безмолвно ведь жаркое лето, Хоть ласковы взвивы листвы. Хочу знать, кем я в будущем буду, Ведь помыслы мои не постыдны? Будте милосердны, явите чудо! |
Д о с т о е в с к и й
(исчезая)
|
Вы слишком, дитя, любопытны. |
О л я
|
Толя, желанье исполни, Нас ведь немного совсем, Нашей усталости волны Взывают к твоей грозе! |
Л ю д а
|
Я поняла, что мне надо: Я хочу говорить с Богом. Отдохнуть в тенях его сада… |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Хорошо. Только недолго. |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч становится Богом.
Б о г
(Люде)
|
Я верю в твое великое стремление, Но стремление сие не имеет облика. В тебе нет дерзновения И поэтому вся ты – как облако. На коем покоятся души растений, Ведь ты - открыта гармонии, Ты – синтез великих творений, Но, увы, только в теории… |
Л ю д а
|
Расплывчато, тем не менее – лестно, Но я не удовлетворена, если честно… |
Бог становится А н а т о л и е м Г р и г о р ь е в и ч е м.
В е р а И в а н о в н а
(Анатолию Григорьевичу)
|
Я хочу, чтоб ты меня любил, Как юноша двадцатилетний любит. |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Ты, знаешь в юноше много дьявольских сил, И дьявол в юноше – тебя погубит |
.
В е р а И в а н о в н а
|
Ужель он мою невинность Ни во что не ставит тогда? Толя, я разозлилась, Иди-ка, ты, милый, сюда. Моё желание тебе чуждо, Потому что ты с детства развратен, Исполнять желания моего не нужно, Если ты с Богом в разладе! |
Уходит.
Т а н я
|
Я согласна с Верой Иванной – Бежим от развратных мужчин, Мне видится тень обмана В каждой из их личин! |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
А тебе что надобно, Оля? Говори, не стесняйся меня. Сделаю всё, что в моей воле. |
О л я
|
Я хочу очень яркого дня, Чтоб не было скучно мне, Уставать чтобы я не могла, Чтобы даже на черной стене Интересная жизнь была. |
А н а т о л и й Г р и г о р ь е в и ч
|
Я из облака выстроил мост, Ступи на него – и вверх – к небесам… Будь же хозяйкой звезд, А хозяином буду я сам! |
Оба исчезают.
В е р а И в а н о в н а
|
Ну, вот он опять исчез, Придется опять его ждать, Глядеть на скучающий лес И снова, и снова стенать… |
Занавес.
ПРИНЦЕССА ПОЛЕЙ
(поэма)
I
О, этот воздух разреженный,
О, сила оснеженных гор!
Там, в облаках изнеженных –
Царица бесстрастных зорь!
Юлиана! Свой свет эфирный
В нас, суетливых, излей!
Даруй нам полет надмирный –
Принцесса гордых полей!
___
Пастух созерцает зори,
Рад, что в милой глуши живет.
Когда-то забыл своё горе –
Пленился плеском души ее.
Юлии поступь легка,
Сравнима лишь с танцем листвы,
Ее взор проницает века,
Молнит тихую высь.
Окруженная лесом поляна
Не тронута дерзким ветром –
Вы царите здесь, Юлиана,
Пастухи Вам приносят жертвы.
Красивы руки принцессы –
Лишь солнце целует их.
За пределы мрачного леса
Проникает очей ее вихрь.
Но утратит силу парение –
Радостной долго не быть ей.
В пределах ее видения
Случилось одно событие.
II
Оторвался от ветки лист,
Ее он коснулся щеки –
Юлианы бесстрастный лик
Помрачнел от его тоски.
Померкло весёлое солнце,
Тени прокрались в лес.
“Юля, за мною крадется
Странно хохочущий бес.
Я не могу обернуться,
Боюсь увидеть его.
Тени холодные рвутся
Растерзать моё естество.
А было весёлое время,
Мой трепет пленял людей.
Дарил любовь мою всем я.
Царица, тоску мою свей!
Мрачны глаза небес,
Яви своё волшебство.
Странно хохочущий бес…
Боюсь увидеть его!” –
Так плакал лист погибающий,
Сброшенный деревом стройным.
Смеялся восход расцветающий,
Обнажив влюбленное лоно.
III
Ивы припали к земле –
Скорбь в утонченных линиях.
Укрылся от неба лес
Сверкающим страшным инеем.
Лишь звезды игривым блеском
Тревожат уснувшее небо.
Ветвей ласкающим плеском –
К солнцу взывает верба.
Оставила Юлю радость,
Осунулся мрачный лес.
Царицы душа расплакалась
В стеклянном храме небес.
“Юля теперь не смеется,
Оставила Юля нас,
В глаза светлокудрому солнцу
Теперь не смотрит она” –
Роптали так белые ивы,
Одни средь уснувшего леса,
А месяц купался красивый
В дрёме прекрасной принцессы.
И мир бы уснул вовсе,
Но Боги развеяли скорбь,
Юля встала, а после –
Растаяла снежная топь.
___
Ветер всё злей и злей,
Только бы выжить нам.
Принцесса гордых полей!
Скажи, чтоб взошла луна.
Юля взмахнула рукой –
И ночь поперхнулась светом.
Омой же нас, о, покой,
Покой светозарного лета!
IV
Пастух встречает рассвет
И песни поет счастливый.
Он шепчет легкой траве
О прелестях юной ивы.
Юля, проснись с поляной,
Недолго тебе быть эфиром,
Я вижу, ты очень устала
Простирать улыбку над миром.
Усни и печаль излей
В богов проходящих лица.
Да, принцесса полей, –
Суждено тебе завтра родиться!
(г. Мирный, Якутия)
ИГРА
|
Открой, отпусти. Душно. Натоплена печь, кипит вода. Кричи, не кричи. Скушно. Игра. Игра стоит свеч. Погасла Свеча иль в небе звезда. Потемки – душа. Красным Прольется игра. Белым прольются слова. Строчки Режут пустыню листа. Но непременно в сроки Окончится эта игра. |
БОЛЬ
|
Дверь открыта. Песня спета. Всё как прежде, да не так. Завывает боль поэта, Курит жадно натощак.
Зазывает боль всех в гости Песнь допеть, но песня спета. То от смеха, то со злости Жгёт весну и дарит лето.
Дарит каждому по паре, Дарит всех, кого не жалко: Каждой твари, каждой швали. Что такое? Вышла свалка. |
Вышла куча. Мала куча. Ноги, руки – всё на месте? Боль поэта рвется в тучи, - На земле одни лишь крести,
Иль кресты, да всё едино. На кресте распяли Бога. И вина красна, как вина. Ведь поэт – дитя пророка,
Иль порока. Вместе с Богом На кресте распято слово. Боль поэта судит строго. Как до боли всё знакомо! |
* * *
Известны правила игры,
В них ничего не изменилось
С тех пор, как в небе появилось
Мерцанье звезд и блеск Луны.
Мерцанье звезд и блеск Луны…
Их изменить не в силах мы.
Пытались это и до нас,
Пытались, только каждый раз
В попытках разбивали лбы.
В попытках разбивали лбы…
…И в пытках раскрывали рты.
Но ничего не изменилось.
Как быть должно, так и случилось.
Всё те же правила игры.
* * *
Схема проста: смерть.
Смех на устах – мех.
Медь греет грудь. Петь
Грустную песню – грех.
Можно не петь совсем:
Совесть нужна не всем.
Мести места известны:
Смерть мне. Но пелись песни.
Потомки не вспомнят о нашей связи.
Перспективы зыбки, надежды ломки.
Из твоей грязи пробраться в князи.
Осень, твое золотое время
Не так уж и безмятежно, даже:
Я давно эту мысль лелеял
Не было мятежней костра и краше.
Осень всегда украшала огнями
Души людей, разжигала страсти,
Сжигала в кострах «тех, кто не с нами»,
И помогала жаждущим власти.
Осень, деревья – твои холопы,
Не выдержав тяжести твоего злата,
Сперва боязливо подняли ропот,
Потом, взбунтовавшись, покрыли матом.
Осень, тебя и твои законы,
Законы рожденья и смерти жизни.
Так пусть нас обоих склюют вороны:
Быть может, какой-нибудь прок Отчизне.
Поэт поэту больше, чем поэт.
Тем более в России, где плюют
На всё и вся. Суда в России нет,
Да без суда достаточно дают.
Здесь вся надежда лишь на Высший Суд.
Здесь по уму встречают, после бьют.
Бьют тоже по уму, а не за бред.
«Поэт в России больше, чем поэт!»
Поэт не врет, пусть в черно-красный цвет
Он перекрасил зеркала, но он не свят.
Святой в России более, чем свет.
Хотя здесь рядом всё: и рай, и ад.
Душа же убежала аж до пят.
Друг другу каждый враг, но каждый брат.
И так на протяженье многих лет:
В России, что ни гений, то – поэт!
Деваться некуда,
Игре пришел конец.
Моя удача повернулась задом,
А в небесах небесный мой отец
Пытается казаться только братом.
Удача отвернулась от меня, -
Стих, не родившись сразу умирает.
Тоскливо на душе, в ней нет огня.
Ответы есть, - вопрос никто не знает.
Винить в том некого…
Архангел Гавриил,
Листая рукопись, ругается словами
Отборными, но Бог его простил;
Вот только я прощать его не вправе.
Мещерский континент
(продолжение )
Глава 10
Они стояли посреди деревенской улицы, полной грудью вдыхая чистый свежий воздух. Их переполняло ощущение свободы, счастья и полного пофигизма. Они были предоставлены сами себе, могли идти на все четыре стороны и делать все, что им заблагорассудится. После серой и скучной жизни дома, где все известно наперед, обыденно, неинтересно, они с упоением внимали всему шквалу новых ощущений. И главное то, что это было только начало!
Дойдя в своих мыслях до этого момента, каждый, размышляя логически, вспомнил, что когда-то будет и конец, а о нем лучше не думать. Все встряхнулись, посмотрели друг на друга, и Пашич сказал:
- Ну что, пошли, что ли?
- Пошли, - ответил Вовка. - А куда?
Еще в автобусе добрая тетушка сказала им, что от деревни до Великого озера есть дорога. Когда же Дима заметил, что на карте ее нет, Кир увидел возможность вновь блеснуть своими познаниями и начал объяснять ему, сколько литров выпивают картографы, прежде чем рисовать карты.
Итак, взвалив на плечи рюкзаки, они двинулись в указанном направлении.
Организаторский ум Димы подсказал ему одну идею, которую он сразу же высказал вслух:
- Я думаю, нам нужно выбрать командира.
- Ни фига! - заявил Дэф. - У нас демократия!
- Ты хотел сказать - анархия?
- Да какая разница! К черту командиров! Все это ерунда! Командиры, негры и американцы - козлы! Всех расстрелять, перевешать и зарезать! И...
- Дэф, Дэф, погоди! - встрял Шурик. - Что-нибудь одно. Все сразу не получится!
- Надо постараться! - настаивал злобный Дэф.
- Двадцать лет расстрела через повешение, - пробурчал Кир.
- Народ! Давайте все-таки выберем командира, - Пашич согласился с Димой. Сразу все замолчали - в командиры никто не хотел. Наконец Пашич, чтобы разрядить обстановку, предложил выбрать Кира. Тот сразу замахал руками:
- Нет, нет, нет! Чуть что - сразу Кир! Не хочу!
- А кто тебя спрашивает! - заявил Дэф, довольный, что на эту дурацкую неблагодарную должность выбрали не его. - Все за?
Конечно, все были за и поспешили снять вопрос с повестки дня. Кировы полномочия были ограничены тем, что командовать ему было предписано только в маршруте и при постановке лагеря.
- Ладно-ладно! - мстительно сказал Кир. - Заведу вас в болото к чертовой матери и утоплю!
- Не-а! Не заведешь! Мы тебя слушаться не будем! - заявил Дэф. Тут же постановили, что Кира никто слушаться не будет, и на этом вопрос был исчерпан окончательно.
За этим разговором они миновали деревню, и на окраине Кир объявил привал и перекус. Команда была выполнена моментально - все рухнули в пыль там, где стояли, и вцепились зубами в рюкзаки. Их можно было понять - с самого утра они ничего не ели. А Кир с удовлетворением отметил, что его все-таки слушаются.
Когда, наконец, все расползлись по сторонам, Дима вдруг засиял, как медный таз в полнолуние. “А что у меня есть!”
Все на секунду вытащили головы из рюкзаков и вопросительно посмотрели на него. “Ну и что?” - иронично спросил Шурик, который единственный никуда не лез и ничего не развязывал, а сидел, прислонившись спиной к березке - ему было все по фигу. “У-у-у...” - мечтательно протянул Дима. Мол, не скажу, сейчас сами увидите. Он потянул зубами за веревку “колобка”. Из узла вылезла петля, похожая на капюшон очковой змеи, что-то прошипела и спряталась обратно. Узел стал заметно толще и заковыристей - видно, змея решила свить там гнездо, отложить яйца и вывести маленьких змеят. Дима склонил голову набок, и его лицо приняло озабоченное выражение. Он схватил зубами другой конец и изо всех сил потянул. Клубок зашевелился, из него вылез еще один веревочный хвост, хлопнул Диму по физиономии и свалил, извиваясь и шурша в траве. Вокруг Димы начал скапливаться народ. Посыпались советы: “Ножиком его, ножиком! За тот хвост дергай! Да не за тот!”
Клубок все увеличивался. Видимо, у змеи начали вылупляться дети. Наконец, через полчаса безуспешных попыток развязать узел он распался сам. Около десятка маленьких змеят, мордочки которых чем-то неуловимо походили на Диму, юркнули в траву. Их отход прикрывала, раздув капюшон, мама-змея. Все обалдело провожали взглядом семейку.
- Ты нам это хотел показать? - поинтересовался Вовка.
- Да нет... - растерянно отозвался Дима. - У меня там... эти... огурчики... - Дима повернулся к рюкзаку и засунул руку внутрь.
Рюкзак осел, дернулся. Через край посыпалась картошка в количестве двух килограмм, которая немедленно построилась, рассчиталась на первый-второй и стройными рядами ломанулась в лес. Вслед за ней пытался свалить мятый помидор, но был остановлен и съеден бдительным Вовкой.
- С ума сойти! - Шурик стоял на карачках с выражением крайнего замешательства на лице и заглядывал в Димин рюкзак. - У тебя там никого больше нет?
В рюкзаке что-то зашипело и взорвалось. В воздухе сильно запахло дезодорантом. Шурик отскочил в сторону и начал тереть руками глаза.
- Это от жары, - сказал Чесноков Д. и, стремясь, очевидно, поддержать свою репутацию ученого, понес какую-то научно-фантастическую чушь про солнечную радиацию и естественную быстротекущую мутацию. Дима сидел в сторонке в полной отключке и широко открытыми глазами смотрел в никуда. Остальные, плюнув на загадки этого безумного мира, отошли подальше от Диминого рюкзака и начали поедать припасы.
Через некоторое время, когда все перекусили, передохнули, перекурили и выполнили все остальные ритуальные «пере-», которые принято выполнять на привале, Кир отбросил в сторону окурок и скомандовал:
- Подъем! Под рюкзаки! Пора!
Ответом ему была тишина и гробовое молчание. Никто не пошевелился. Только воспитанный Дэф, чуть разогнав дремотный туман и приоткрыв глаза ответил: «Да пошел ты…» Беззлобно так вроде бы как констатируя факт. Он отвернулся на другой бок и снова задремал. Но тут к нему подкралась здоровая рыжая корова и приняв его, очевидно, за брата по крови, что-то громко и восторженно замычала ему в ухо, радуясь такой встрече. Дэф подскочил, ткнулся головой в коровью морду и выругался: «Тьфу, ты, бестолковая! Чего в ухо орешь?» Затем он потянулся и огляделся вокруг. Народ, разбуженный коровьим приветствием, тоже поднимался, сладко потягивался и нехотя брался за рюкзаки.
-Ну, чего, пошли что ли, - зевая, предложил Шурик.
По дороге в сторону деревни двигалось большое стадо, авангардом которого и являлась рыжая корова. Та, в свою очередь, признав свою ошибку, бросила Дэфа на произвол судьбы и двинулась домой. Солнце клонилось к закату, и веселой компании следовало бы поторопиться. Но тут обнаружилось, что исчез Кир, причем исчез он без рюкзака и совершенно бесследно.
-Обиделся что ли, - предположил Пашич. Все начали звать Кира и оглядывать окрестности. Наконец Шурик, как человек с развитой фантазией, посмотрел вверх и нашел Кира, сидящим высоко на березе и цепляющимся за тонкие ветки на самой верхушке.
-Ты чего там делаешь? – полюбопытствовал Шурик.
-Да я это… грибы собираю! – отозвался Кир, судорожно цепляясь за дерево.
-А у нас радость! – улыбаясь, громко объявил добрый Дэфик. – У нас Кир с ума сошел!
-Слезай! – посоветовал Вовка.
-А то хуже будет! – пообещал Шурик.
-Не-а… Я тут посижу. Тут хорошо!
Практичный Чесноков Д., очнувшись от глубоких раздумий, предложил спилить дерево, но любитель природы Пашич, сказал, что ему очень жалко эту симпатичную березку, и что, вообще, лес портить не стоит.
-Ты чего туда полез-то? – Дима, запрокинув кудрявую голову, всматривался в высоту, где на фоне голубого неба очень эффектно болтался перепуганный Кир.
-Н-не знаю! Само как-то!
По проселочной дороге, вслед уходящим сородичам, задрав хвост, во всю прыть неслась рыжая корова.
Чесноков Д. начал развивать какую-то теорию насчет восходящих и нисходящих воздушных потоков, турбулентности и проч. Он предположил, что вся эта напасть вдруг собралась вместе в результате какой-то аномалии, которую он предложил назвать «аномалия Чеснокова», и занесла Кира на дерево. Дэф поинтересовался, почему же эта аномалия не занесла туда самого Чеснокова Д., и тут же, как человек справедливый, сказал, что в данном случае аномалию следует назвать «аномалией Кира», раз уж он оказался ее жертвой. Чесноков Д. заявил, что Дэф ничего не понимает, и что если он не заткнется сию минуту, то Чесноков Д. попросит эту аномалию забросить Дэфа не на дерево, а куда подальше. Они начали препираться.
Дима, вспомнив про говорящую картошку и ползающие веревки, взял рюкзак и потихоньку отошел от этого гиблого места. Вовка и Пашич начали наперебой рассказывать друг другу истории про альпинистов и пьяных электромонтеров. А Шурик, задумчиво глядя на Кира, прислонился к соседнему дереву и с ушедшим видом принялся сочинять новую песню, которая начиналась бы словами:
Не зверь не птица,
Летит и матерится.
Прошло минут пятнадцать, и все эти интересные занятия были прерваны страшным гласом с небес:
-Козлы, вашу мать! Да снимите же меня отсюда! – орал благим матом Кир.
-Да запросто! Что ж ты раньше не сказал?!
Он подошел к дереву и пнул его ногой.
Раздался дикий вопль, хруст, грохот, и Кир очутился на земле, попутно очистив дерево от коры и веток сверху донизу. Тут сзади подкрался Дима, который составил свое мнение о названии и происхождении загадочной аномалии, и сказал одно слово: «Му-у!»
-Митрич! Ты дурак что ль! Он теперь так просто оттуда не слезет, - сказал Чесноков Д. и снова принялся разглядывать Кира, сидящего на верхушке абсолютно гладкого ствола.
Глава 11
Дорожные глюки – последнее дело,
или Как зовут чайку.
Долго ли, коротко, но отправилась наша компания в дальнейший путь. Время было к вечеру, на душе было легко и спокойно, и прекрасное ощущение свободы всё более и более заполняло их души, вытесняя житейские проблемы и прочую суету. Ничто не мешало им созерцать окружающую красоту Мещерских лесов. Песчаная дорога уходила всё дальше и дальше, и конца края ей видно не было. Дэфик, по своему походному обыкновению, снял кеды и шлепал босиком по песку, тренькая на гитаре, завернутой в полиэтилен, отчего звук получался самый что ни на есть психоделический. Шурик с Пашичем тащили баул со спиртным и радостно рассуждали о том, как они будут всё это пить. Остальные шли налегке, не считая, конечно, здоровых рюкзаков со всяким барахлом.
Леса сменялись полянами, поросшими густой высокой травой, поляны – лесами, а лучи вечернего солнца довершали эту картину, создавая ощущение полной идиллии.
Так шли они долго, размышляя каждый о своем, о вечном, пока Дима не остановился, как вкопанный и начал вертеть своей кудрявой головой. В него сходу врезался размечтавшийся о чем-то Дэфик, а уж об Дэфика споткнулся Пашич:
-Стоп-сигналы надо включать…
-Погоди! Слышите?
Все насторожились. Откуда-то справа из леса доносился шум, грохот, треск, как будто на них неслось стадо бешеных мамонтов. Шум быстро нарастал и явно двигался в их сторону.
-Татаро-монголы! – обалдело произнес Дима.
-Кельты! – одновременно с ним сказал Дэфик и ухмыльнулся.
-Мама! – испуганно сказал Шурик.
-Или немцы, - завершил Кир.
Грохот все нарастал, а они настолько растерялись, что и не подумали о том, чтобы куда-нибудь спрятаться. И тут…
Справа на дорогу пулей вылетели Оксо и Витни и тотчас же исчезли в чаще с другой стороны, петляя между деревьями, как зайцы. Следом за ними неслась, наверное вся лесная фауна, попутно круша на своем пути флору. По образующейся просеке, за фауной вслед, с грохотом и лязгом летела пустая тачка. И низко над лесом, чуть поотстав, летел старый деревянный биплан, надрывно тарахтя и ежеминутно проваливаясь в воздушные ямы и колдобины. На борту крупными буквами было написано «Richard Bach, USA». Пилот, свешиваясь через край кабины, кидался в удирающих хухтамяков гаечными ключами, болтами и прочей дребеденью. Этот процесс он сопровождал нечленораздельными криками, из которых можно было разобрать только: «Я вам покажу Василий!!! Я вам покажу Милуцкий!!! Паразиты!!!» Почти под самым самолетом, по просеке, спотыкаясь и падая, бежали человек двадцать в ржавых немецких касках и лохмотьях цвета хаки. Размахивая ржавыми железками, отдаленно напоминающими автоматы, и с криками «Рашен фанэра! Рашен фанэра!» они пересекли дорогу и углубились в лес.
На пару секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь удалявшимся хрустом падающих деревьев и тарахтеньем мотора.
-Ужас! – промолвил Шурик. – Что эт-то…
Послышался свист, конский топот, улюлюканье, и из чащи вырвалась толпа полуголых, заросших, узкоглазых людей, которые свистели, размахивали луками и тоже кого-то догоняли.
-Черт! Да это же… - Шурик подался вперед.
-Стой!!! – заорал Дэф, который понял, что и это еще не всё. Он едва успел оттащить Шурика за шкирку, когда дорогу пересекла очередная стая дикарей, которые тоже что-то кричали и чем-то размахивали. За ними по пятам несся Кот В Сапогах, умудряясь на бегу перематывать криво намотанные портянки. Выскочив на середину дороги, он заметил обалдевшую тусовку, и прокричал, прыгая на одной лапе и засовывая другую в сапог:
-Мужики! Чего дают?!
Кир медленно пожал плечами.
-Черт! Хоть бы носки, а… - с надеждой пробормотал Кот и скрылся в чаще.
Лирическое отступление № 5
Пожалуй, следует пояснить уважаемым читателям, отчего возникли вся эта беготня и бардак. Естественно, виной тому стали хухтамяки, затеявшие игру в салочки, а так как об игре этой они знали лишь понаслышке, то решили почему-то, что бегать нужно прямолинейно и равномерно. Увидев бегущих Оксо и Витни, некоторые представители мещерской фауны, которая в здешних местах отличается чрезмерным любопытством, решили разузнать, подобно Коту В Сапогах, чего дают, да и в чем, собственно, дело. Завидев их, хухтамяки, конечно же, перепугались и стали улепетывать во все лопатки, положив таким образом начало Нефиговой Великой Просеке (НВП). Следом за животными покатила и брошенная хухтамяками тачка, которая боялась оставаться одна. Звери же, убоявшись скрипящего и лязгающего предмета с длинными деревянными ручками, пустились наутек, заставляя Оксо и Витни бежать всё быстрей и быстрей. Но никто из них не замечал самолета. Кроме, конечно же, немцев. Не ведая о том, что война давно кончилась, они решили, что летящий на бреющем полете биплан, совершает очередной воздушный налет, и исполнившись священного страха пред столь грозной техникой, пустились бежать.
А дальше всё просто. Соскучившиеся по степным просторам татаро-монголы, которым совершенно по фигу за кем гоняться, повскакали на коней и рванули следом, благо делать им, как всегда, было нечего. С тех пор, как они разобрали на куски сброшенную Хрущевым бомбу (в которой, кстати, забыли завести пружину настенных ходиков с кукушкой – на их основе был сделан часовой механизм) и понаделали из нее ножей, вилок и наконечников для стрел, скучающие степняки всё свое время убивали на игру в вышибалы радиоактивным урановым сердечником. Их очень забавляло, что осаленный сразу же начинал светиться в лесном полумраке, а черепами проигравших были освещены все землянки.
По той же причине снялись с насиженного места и кельты, которым лишь бы побегать, посвистеть и поулюлюкать. Вот так всё просто, дорогие читатели. Я удивляюсь, как вы сами не смогли построить эту элементарную цепочку умозаключений.
Кстати, наша компания на дороге тоже не смогла этого сделать, а потому все просто попадали в пыль там, где и стояли, от безысходности и удручающей собственной несостоятельности в области столь простой логики.
Все сидели с ошарашенным видом, тщетно пытаясь осмыслить происшедшее, когда из-за деревьев показалась Важная Птица. Чайка кружила над дорогой, явно намереваясь приземлиться. Однако перед этим она вошла в штопор, выровнялась над самой землей, свечой взмыла в небо и сделала штук пять мертвых петель разного диаметра. И только после этого она решила, что хватит выкалываться и зашла на посадку. Приземлившись, она принялась измерять шагами отрезок, понадобившийся ей для посадки, и, отдельно, борозду, пропаханную в песке лапками. Очевидно, она осталась довольна результатами. Гордо вскинув голову, она направилась в сторону сидящей на песке компании. Метрах в пяти она остановилась и принялась чистить и разглаживать перышки, для придания им лучших аэродинамических качеств.
Пашич, обнаружив в поле зрения очередной живой объект, с трудом сфокусировал зрение на важной птице и неожиданно для себя сказал: «Здрасьте!» и попытался отвесить галантный поклон, насколько это возможно для человека, сидящего на пыльной дороге, вытянув ноги вперед. Чайка на секунду оторвалась от своих важных дел для того, чтобы с подчеркнутым пренебрежением покоситься на людей и вновь принялась прихорашиваться. Вдруг она засунула голову под крыло и вынырнула обратно, держа в клюве кусочек картона. Чеканя шаг, она с надменным видом подскакала к Пашичу, кинула бумажку ему под ноги и вернулась на прежнее место.
-П-простите, а ч-что п-пр-проис-сходит? – обратился вдруг Кир к чайке дрожащим голосом.
Чайка вновь презрительно покосилась на него и буркнула что-то вроде: «Суета сует!» или «Черт его знает!» Затем вдруг развернулась всем корпусом в сторону Кира, вперила в него гневный взор и возмущенно воскликнула: «Мы еще посмотрим, кто здесь Василий Милуцкий!!!» и, словно газонокосилка вертикального взлета, рванула свечой с места прямо в зенит и вскоре исчезла в облаках.
Пашич с отсутствующим видом протянул руку и поднял оставленную Важной Птицей бумажку. Бумажка оказалась визитной карточкой, в которой витиеватым готическим шрифтом было напечатано
Генрих Боровик, чайка
Примечание автора
Вот такие дела. А если вы читали и ничего не поняли, так сами виноваты – классику надо читать, а не ерунду всякую. А хухтамяки Оксо и Витни переселились сюда из книги, ими же самими и написанной. Я подумал, что если они вместе с Ричардом Бахом и Чайкой По Имени… и так бродят по всему свету, то почему бы им не зайти в Мещеру – места-то ведь хорошие.
(продолжение следует)
Гёте
140090, Московская область, Люберецкий район
п. Малаховка, Ул. Комсомольская, д. 1, кв. 84
Сергееву Евгению
